Хочу поделиться мыслями, навеянными трудом Альберта Камю: «Миф о Сизифе. Эссе об абсурде». И предложить, так сказать, «эссе на тему эссе» – свои комментарии к высказываниям автора, выделенным курсивом и приведённым в кавычках.

 «Есть лишь одна по-настоящему серьёзная философская проблема – проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы её прожить».

Чушь! Единственной «по-настоящему серьёзной философской проблемой» (да и любой иной) является проблема жизни: что она такое, для чего даётся, в чём её смысл и как ёё прожить с максимальной пользой.

А «проблема самоубийства» вообще «высосана из пальца» и по-настоящему состоит лишь в одном: имеет ли право человек, одаренный жизнью свыше, лишать себя её. И к каким последствиям для него такое прекращение жизни может привести.

Поскольку речь здесь идёт о понятиях, и объясняются они посредством понятий же, имеет смысл разобраться с ними. Итак, что есть «жизнь» и что – «самоубийство»?                                                          

«Жизнь» – это продукт разума, который посредством отношений мышления отражает (отображает) доступную сознанию часть проникающих его иерархически взаимосвязанных идей, составляющих Сферу Идеального, множества мультипликатно меняющихся дискретных образов, номенов и представлении своего Мыслимого-бытия. Причём бытиё это воспринимается сознанием в виде «реальности, данной в ощущениях». 

Фактически жизнь оказывается формой самосознания разума. Здесь он неизбежно приходит к определению себя как Нечто-«Я», познаваемого в совокупности представлений и отношений мышления.

При этом «самоубийство» становится отрицанием Мыслящего (личности как суммы впечатлений, содержащихся в памяти) и вместе с тем отказом от чувственных ощущений Мыслимого, то есть отрицанием разумом себя самого. А «вопрос о смысле жизни» превращается в проблему соответствия Мыслящего Мыслимому и ответственности творца за своё творение, даже если он не осознаёт его собственным порождением.

Но если жизнь (восприятие её) начинается с мышления и фактически является его результатом, то прерывается ли мышление с прекращением жизни и со смертью тела? Вот главный вопрос нашего бытия!

Впрочем, поговорим о жизни. «Признаться, что жизнь окончена, что она сделалась непонятной», означает признаться в неспособности познать себя, Мыслящего, и констатировать, что выстроенная мышлением структура представлений и отношений личности (субъективное Мыслимое) ошибочна и не соответствует её ожиданиям.

Однако разве это повод для бегства из жизни? Не лучше ли попытаться расширить познание и изменить свои ожидания, как отношения к себе и миру? Приведённое выше «признание» есть позиция невежественного, неверующего, слабого и беспомощного человека, винящего в бедах и неурядицах не себя, а мир и других людей и надеющегося кардинальным способом (самоубийством) решить все свои проблемы.

 «Для человека, который не жульничает с самим собой, действия регулируются тем, что он считает истинным». Но, во-первых, где найти того, кто не жульничает сам с собой? Во-вторых, всё «истинное», тем более считаемое таковым человеком слабым и невежественным (что следует из предыдущего), есть не более чем сумма ложных мнений – совокупность субъективных идей, представлений и неверных отношений мышления.

Итак, жизнь предстаёт непрестанным творением иллюзий и заблуждений, облекаемых разумом в покровы «истинности». И вместе с тем – неизбежным отрицанием прежних «истин» в попытках найти другие, новые и более «истинные».

Разум играет сам с собой в вечную игру отрицания, постоянно жульничая при этом. Как в игре «веришь – не веришь», он то утверждает некие «незыблемые и истинные» представления и ценности, то без сожалений отбрасывает их как ошибочные.

И при этом всегда полагает истинным себя самого, никогда себя толком не зная. А неистинность и ложность отождествляет с Мыслимым, с жизнью, судорожно стараясь именно в ней «истинность» отыскать.

Он бежит от себя и одновременно пытается в противоборстве с жизнью себя найти. И связано это с его стремлением к безответственности, замешанном на страхе и слабости.

Ведь если честно признать, что всё видимое, ощущаемое и познаваемое есть не более чем совокупность субъективных представлений и отношений мышления, то жизнь (оказывающаяся зеркалом, непрестанно отображающим Мыслящего в Мыслимом) становится непереносимым бременем ответственности, от которой некуда скрыться. И некого винить в страданиях, бедах и неудачах, кроме себя самого.

Остаётся одно – «засучив рукава», сражаться с собой в непрекращающейся «битве Арджуны», пытаясь понять, познать и изменить себя, меняя при этом всю свою жизнь. Но где слабому и незнающему человеку взять для этого силы, волю, веру и надежду?

«В привязанности к миру» скрыта его привычка жить и мыслить в рамках заданных шаблонов-условностей, во многом определяемых жёстко запрограммированными бессознательными инстинктами и рефлексами. А также – автоматически действующими энергоинформационными, преобразовательными процедурами мышления. 

Поэтому жизнь как «уклонение от смерти» становится естественным состоянием разума, познающего и обретающего себя в единстве и тождестве Триады Мышления. А самоубийство – неестественной, парадоксальной попыткой Мыслящего-«Я» сохраниться ценой полного отказа от Мыслимого либо абсолютного отрицания себя как личности.

«Мир становится непостижимым, поскольку мы понимаем в нём лишь те образы, которые сами же в него вкладываем. Мир ускользает от нас», так как без и вне нас, Мыслящих-Познающих, он не «способен стать самим собой. Настанет пора, когда мы станем стремиться к тому, что неожиданно делает нас столь одинокими» – к самим себе («Я есть всё»).

«Отвращение, вызванное бесчеловечностью человека, пропасть, в которую мы низвергаемся, взглянув на самих себя», есть «абсурд» мышления. – Постигаемое логикой разума несоответствие творца своему творению: наших помыслов и отношений к себе и миру тем отображениям, которые мы воспринимаем в «зеркале» Мыслимого-бытия.

Мы пытаемся понять, «куда нам идти» и как «отличить истинное от ложного», не осознавая, что всё истинное и ложное – в нас самих. Оно и есть мы, и нам некуда идти, кроме как от себя к себе.

«Порочный круг погрузившегося в себя разума» вызван «попытками понять мир, сведя его к человеческому» подобию, «наложив на него свою печать» отношений. Потому что любое «понятие реальности разум удовлетворяет» лишь в Мыслимом, посредством отношений и представлений мышления.

«Признать, что и Вселенная способна любить его и страдать», нетрудно, но это – верх эгоцентризма и эгоизма человека. Гораздо сложнее ощутить в себе внутреннюю потребность возлюбить Вселенную, Бога и людей и страдать от невозможности воплотить эту любовь в своей жизни и Мыслимом.

Мышление пытается «отыскать вечные отношения в изменчивых контурах феноменов», не понимая, что эти отношения связаны с Мыслящим и составляют все феномены, присутствуя в них изначально. 

«Пропасть, отделяющая желание от цели», появляется между Мыслящим и Мыслимым в тот момент, когда рождаются желания и осознаются цели, формируемые представлениями и отношениями мышления. А все противоречия разума возникают как противостояния между образами и номенами (между конкретным и абстрактным, отражённым и отображённым), между «хочу» и «надо», внутренним и внешним, Мыслящим и Мыслимым. И всегда они есть отношения к отношениям.

«Разум утверждает всеединство, но этим доказывает существование многообразия и различия, которые пытается преодолеть». Однако это – «всеединство» иерархической структуры отношений мышления, образующей «порочные круги» противоречий. 

Все наши «воображаемые и реальные знания», также как и «разрыв между ними», все «идеи, с которыми мы спокойно уживаемся и которые перевернули бы всю нашу жизнь, если бы мы их пережили во всей их истинности», – лишь совокупности представлений и отношений мышления. А «безысходная противоречивость разума», преобразующего «познание в бесконечное множество блестящих осколков» жизни и бытия, связана с тем, что в этих спиральных вихрепотоках порождаемых им отношений разум не способен понять и осознать себя источником и стоком всех их.

Все знания есть синтетические конструкции представлений и отношений, с помощью которых разум (Мыслящий-«Я») пытается определить себя в отображаемом мышлением зеркале жизни. И иного способа-пути самопознания у него нет.

При этом «Я» оказывается иллюзорным Нечто, выявляющимся в Триаде Мышления, всегда «отчуждённым от самого себя» и не способным «заполнить рва между достоверностью своего существования и содержанием, которое оно пытается ему придать». Для разума это недостижимо, ибо есть удел сердца и души, порождаемых ими любви и радости, примиряющих и отождествляющих Мыслящего с Мыслимым.

Истинное самопознание становится возможным (очередной парадокс!) только при отказе от познания и разума, что в некотором смысле может считаться «самоубийством» Эго. Такое (врѐменное) утихание, замирание разума в восторге трансцендентного Единства (тождества Мыслящего, Мыслимого и мышления) и освобождение им «места» душе связано с достижением сознанием высшего психического состояния. 

По его прекращении («нисхождении») сознание, возвращая к работе мышление, но и пребывая в отсветах испытанного душой блаженства, начинает поиск возможностей для повторения испытанного ранее возвышения. И стремится к новым отрицаниям разума ради обретения гармоничного единства с душой. 

«Желать – значит вызывать к жизни парадоксы», порождая их. Однако стремление к единству сознания вовсе не связано с абсолютным отказом от разума, знаний и жизни.

Сознание, как гармоничное сочетание души и разума, способно желать и творить иное – непротиворечивое единство отношений, в котором Мыслящий оказывается сознательным творцом. И вместе с тем – отстранённым наблюдателем (воспринимателем) Мыслимого, наслаждающимся жизнью во всей полноте, красоте и богатстве её проявлений.

«Для меня нет счастья, если я о нём не знаю». Неверно! Для «Я» нет и не может быть «счастья», пока оно не познало себя и не способно, изменив отношения, обрести покой, радость и любовь, наслаждаясь ими в полной мере (хотя и «счастье» бывает разным).

Но одним разумом без участия души добиться этого невозможно. Душа же проще и легче всего раскрывается в созерцании красоты жизни и наслаждении ею. «Мягкие линии холмов, вечерний покой научат куда большему», чем логика мышления и изучение наук.

«Ум порабощён миром» лишь в той степени, в какой способен отобразить его мышлением в формах и взаимосвязях Мыслимого-бытия. Но над этой «непостижимой и ограниченной вселенной» его представлений «возвышается иррациональное» Ничто идей и отношений, определяющее саму возможность отражать и отображать Ничто в Нечто, давать имена и представлять, т.е. порождать и воспринимать отношения.

«Абсурдность столкновения между иррациональностью» души «и исступленным желанием ясности» разума определяется неуловимостью отношений, размытостью мгновений их истекания и стекания. – Той гранью, за которой «реальность» Нечто материальных проявлений становится Ничем, сознанием-Ничто (Пурушей).

Не «мои отношения с жизнью регулируются абсурдом», но абсурдом кажется неизбежность отношений, порождаемых разумом и преобразуемых им в виртуальность материальных представлений мышления, в зыбкое марево «твёрдых знаний-истин».

«Если я утверждаюсь в обязанности искать знание, то я должен пожертвовать всем, кроме достоверности». Однако любая «достоверность» мышления есть иллюзия, скрывающая Ничто под покровами всевозможных Нечто.

И тогда единственным знанием, сто̀ящим поиска, оказывается отнюдь не «достоверность» мира и жизни, а первичные идеи и сами отношения сознания (мышления), определяющие все формы и взаимосвязи «этого» мира и то, как (и что) Мыслящий-«Я» думает и желает, говорит и действует. А также то, зачем он действует и как относится к себе, другим людям, миру и Богу. 

Мыслящая, творящая личность, в большинстве случаев неумелая и ошибающаяся, но вместе с тем потенциально всемогущая, есть единственная ценность в Мироздании, которую ей надлежит самой в себе взрастить, развить и сохранить. И ради этого Мыслящего (Пуруши-Познающего), носителя не столько Эго-личности, сколько духа и души, Божественного начала и внутреннего Бога, можно и до̀лжно пожертвовать всем – желаниями и страстям, эмоциями и страхами, гордыней и самостью. Эти внешние жертвы разума постепенно преобразуются во внутреннюю, естественную потребность сознания-души отдавать, жертвовать свои знания, служение и любовь людям, миру и Богу.

«Подлинная немота – не в молчании, а в разговоре». Однако «подлинный разговор», как и подлинная молитва – непрекращающийся диалог со своим внутренним Богом – возможны только с собой, в тишине и одиночестве молчания. А «абсолютность истины» достижима лишь в «абсолютном», высшем состоянии сознания, когда всё есть душа, дух и любовь, и всё – едино, вечно и неделимо.

«Мыслить – значит научиться заново видеть, стать внимательным, управлять собственным сознанием. Любая мысль оправдана предельной осознанностью. Средство здесь оказывается важнее цели». Верно!

Но следует учесть, что цель – управление сознанием, контроль его – может плавно перетекать в средство, открывающее иную цель – освобождение разумом шлюзов души. И тогда она, как состояние любви, превращает саму себя, как цель, в своё средство – в Любовь, объемлющую всё. Круг замыкается, чтобы начаться новым циклом отношений.

«Проблема смысла (жизни) исчезла бы, если бы я сделался частью этого мира. Я был бы миром, которому ныне противостою всем моим сознанием. Ничтожный разум противопоставил меня всему им сотворённому. От самого себя же он требует одного: жить исключительно тем, что он знает, обходиться тем, что есть, и не допускать ничего достоверного. Пережить испытание судьбой – значит полностью принять жизнь. Всё объясняющие доктрины ослабляют меня. Они снимают с меня груз моей собственной жизни; но я должен нести его в полном одиночестве. Ошибочно думать, будто количество (и качество) опыта зависит от обстоятельств жизни. Оно зависит только от нас самих. В конечном счёте, мы получаем образ наших собственных истин. Мыслить – значит создавать мир или, что то же самое, задавать границы собственному миру. Не умея облагораживать действительность, мышление ограничивается её изображением. Человеческое сердце имеет досадную склонность именовать судьбой только то, что его сокрушает. Вечным законом человеческого существования является ностальгия, тоска по потерянному раю. Рано или поздно наступает момент, когда ум отвергает земное, тогда творение (мира своих представлений) принимается не трагически, а лишь всерьёз. Тогда человек обращается к надежде. Но это не его дело. Его дело в том, чтобы отрешиться от уловок».

Нам некого винить за неудавшуюся, несчастную жизнь, кроме самих себя. Только от нас зависит её качество и продолжительность, результат и смысл. Жизнь каждого человека – это и дар, и бремя. Та ноша ответственности, которую мы готовы и способны взвалить на себя и нести, и тот путь, которым мы, избрав его, движемся. И лишь от нас зависит, в какие цвета отношений мы раскрасим свою жизнь. 

Хотя жизнь – это Игра, придуманная не нами, но мы определяем все ходы и результаты её. Те эфемерные счастье и смысл бытия, которые мы, подчас безуспешно, пытаемся найти, есть совокупности наших отношений, скрытые в образах, номенах и представлениях мышления. Мы ищем то, что всегда с нами, что невозможно потерять и только нам принадлежит; то, что является нашей глубинной сущностью, – свои душу и любовь, Бога и истину. 

«Если ты знаешь, что ищешь, то зачем ищешь, а если не знаешь, то что ты ищешь?» Этот текст содержит много абстрактных и достаточно сложных рассуждений. Если ты сумеешь некоторые из них «примерить на себя», и если они прояснят что-то в большей мере, чем затуманят, я буду рад.

t.me/tabularussia2016