К тем, кто это прочтёт.
Скажите, пожалуйста, есть в том, что Вы сейчас прочли, какая-нибудь философская мысль?
И нужно ли её искать здесь??
***
Иногда, объясняя что-нибудь, ловишь себя на том, что не умолкаешь, как следовало бы для положенного и такого естественного раздумья, а становишься несколько многословным. Но это многословие и пространность, уводящие иногда в сторону, являются теми неизбежными стадиями процесса кристаллизации самой сути мысли, которые не столько помогают лучше понять ее, интуитивно уже ясно ощущаемую, сколько найти для нее среди множества произнесенных слов самые необходимые. И если такое словосочетание позволительно относительно принципиальной бестелесности мысли, почувствовать ее. Почувствовать не только в себе самом, но и в глазах других - своих молчаливых слушателей или активных собеседников, увидеть в них, какой вербальный вариант из наговоренных нашел в них наибольший отклик и принят ими или отвергнут. Это дает простор для очень русской и доброй приставочки «со», такой важной в этом процессе понимания. Собеседник, сопричастность, соучастие. И, наконец, основное – сопереживание. И эта радость сопереживания, это возбужденное мыслью единение говорящих глаз и уст, и есть то самое главное, что приносит творческое общение.
Однажды в моё «окно» между уроками занесло меня, как осенний лист в приоткрытую дверь, на некрасовский урок литературы. И я вместе со всеми старательно искал и выбирал из найденных в памяти слова, наиболее полно и точно отражающие отношение Некрасова к русскому народу, к «родимой Руси». Для меня важно было услышать в них то, что сразу объяснило и объединило бы в объяснении обе ипостаси, в которых Некрасов изображает народ: великий труженик и терпеливый раб. Но не услышал и сам не нашел этих немногих правильных слов. Червячок не удовлетворился многословием, и, естественно, не успокоился, а напротив активно засуетился. Внутренняя поисковая система получила конкретное задание, и поиск слов начался. Червячок на время поиска автоматически отключился, перейдя в ждущий режим и предоставив возможность заняться другими делами.
Ответ был получен. Простые и ясные слова найдены. Память хранила где-то в своих ячейках нужные слова – удивительно точные и краткие. Они сохранились в ней, потому что когда-то давно мое сознание уже присвоило им, случайно встреченным в журнальной статье, высокий ранг. У меня хватило тогда здравого смысла записать их в свою записную книжку и сохранить. Они принадлежат журналисту Евгению Михайловичу Богату. К сожалению, не сохранил ссылок на название работы Богата, но тексты сохранились. Тогда, в давние годы я соотнес их с творчество Чаадаева. Сегодня они как нельзя лучше помогают мне охарактеризовать и Некрасова. Для меня они достаточны. «Любить трезво и возвышенно, любовью, в которой особенно много боли».
И все!
Кого можно так любить? Одиноких, покинутых, может быть, опустившихся родителей, тяжело больных детей. Свою несчастную Родину. Тех, с кем человек от рождения связан высшими и самыми драгоценными узами. Тех, к кому благодарность наша и привязанность, измеренные любыми мерками, оказываются бесконечными. Это чувство, смешанное с горькой виной, пропитано неисходной болью. Оно не может не терзать беспокойную совесть. Этим высоким и очень чистым чувством одариваются только высокие, чистые и цельные натуры. Чувство это нужно заслужить, потому что дается оно не как наказание, но как прощение нас теми, перед кем мы в неоплатном долгу.
Ушло прекрасное русское слово, которое и предназначено для определения такого чувства – «жалеть». Отсюда такое нежно-горькое, трогательное обращение – «Жаль моя!» Не слышим и уже не услышим. Ушедшее «жалеть» не заменить. Время неумолимо. Новые отношения практичнее, жестче. Они неизбежно вытесняют старые, а те неизбежно уносят с собой элементы языка. Ведь уходят они не сами по себе, а вместе с их материальным носителем.
Смена поколений.
Приходит поколение, отличительной особенностью которого является удивительная примитивность насыщения, онанистическая простота достижения полной удовлетворенности. Банальное становится великим, радость творчества подвергается остракизму, страсть опускается до рефлексов, кривляние занимает трон прекрасного, образование сводится к изучению татуировок во время коитуса. Вытравливается осознание того, что только великая неудовлетворенность и неутолимая страсть к познанию рождают великие страсти и великие произведения.
Без этого жизнь и на самом деле сводится к одной физиологии.
***