Жорж Батай рассматривает эротоманию бесполого Тела в преломлении мистического опыта и тяги к оному. "мне кажется спорной идея предавать забвению чувственность во имя мистического состояния." - отвечу Батаю, что Тело как реальное не может быть спорным, и мистическое состояние - выход из невозможности в реальное возможное, и где уже "предмет созерцания ещё и кажется равным созерцающему его субъекту", и где исчезает человеческое как действующее, а взамен его приходит только как созерцающее самоё себя. Эротомания естественно и предполагает отказ половому Тела в реализации оного, по страху бесполого Тела.
- Если рассматривать деградацию чувственности саму по себе, ограничиваясь людьми, которые её переживают, то она окажется малозначительной. Но у неё есть далеко идущие последствия. Она обладает смыслом не только для тех, кто попустительствует себе: невоздержанность, воспринимаемая как что-то безвкусное теми, кто ей предаётся, обладает острейшим вкусом для тех, кто видит её в качестве свидетеля, а сам продолжает жить в нравственном воздержании. Непристойность поведения и языка проституток - нечто заурядное для тех, для кого это повседневная жизнь. Зато тем, кто остаётся чист, она, наоборот, предоставляет возможность головокружительного перепада уровней. Низменная проституция и непристойность вместе представляют собой яркую и значительную форму эротики. Эта деформация осложняет картину сексуальной жизни, но кардинально не меняет её смысла. Чувственность - это в принципе область насмешки и обмана, в её основе стремление потерять почву под ногами, но при этом не пойти ко дну... разумеется, не без подлога, авторами и одновременно жертвами которого мы являемся. Для того чтобы жить чувствами, мы должны всё время разыгрывать перед собой наивную комедию, и самой нелепой такой комедией является непристойность проституток. Таким образом, разница между равнодушием, которое она вызывает внутри мира непристойности, и её завораживающим действием вовне не так уж нежизнеспособна, как это кажется на первый взгляд. Здесь имеет место неуравновешенность, но в глубинном смысле чувственной неуравновешенности; горечь комедии или чувство падения, вызываемое мздой, дают добавочное наслаждение тем, кто уступает стремлению потерять почву под ногами.
Единство мистического опыта и эротики
Важная роль непристойности в структуре ключевых образов сексуальной деятельности окончательно углубила пропасть, отделяющую религиозный мистицизм от эротики. Именно поэтому таким весом обладает противопоставление божественной и плотской любви. Сближение же, происходящее в конечном счёте между непристойным блудом и излияниями святости, не может не скандализировать. Скандал длится с того дня, как психиатрия взялась довольно неуклюже объяснять мистические состояния в естественнонаучной перспективе.
Необходимо прежде всего показать, чем именно духовное содержание непристойности само соответствует основной схеме всей этой области. Непристойность отвратительна, и естественно, что недостаточно смелые умы не усматривают в ней ничего глубокого, чем её отвратительность; но не трудно заметить, что эти гнусные её стороны связаны с социальным уровнем тех, кто её создаёт и кого общество изрыгает из себя точно так же, как они сами отвергают общество. Эта отвратительная сексуальность в конечном счёте лишь парадоксально заостряет смысл той деятельности, которая по самой своей сути побуждает пропасть; если мы исключим тех, у кого непристойность порождается их социальным падением, то у переживающих её извне склонность к непристойности вовсе не обязательно соответствует их низости: как много мужчин (и женщин), бесспорно обладающих бескорыстным и возвышенным духом, видели в ней лишь секрет, позволяющий всерьёз потерять почву под ногами!
Из этого всего следует, что, когда мы разглядели среди разнообразных форм сексуальности её постоянную тему, ничто уже не мешает заметить её соотношение с опытом мистиков; для этого достаточно было свести воедино такие на первый взгляд разные источники притяжения, как непристойность и идиллическая любовь, "греховные мысли" и спаривание трутня. Эти трансы, восторги и теопатические состояния, многократно описанные мистиками различного толка (индусами, буддистами, мусульманами или христианами - не говоря уже о более изысканных мистиках, не принадлежащих ни к какой религии), имеют один и тот же смысл: во всех случаях речь идёт о равнодушии к поддержанию жизни, о безразличии к тому, что может её обеспечить, об испытываемой при этом тревоге, вплоть до момента, когда силы человека готовы пошатнуться и он внезапно открывается навстречу непосредственному течению жизни, которое обычно бывает задавлено, а высвободившись, переполняет его бесконечной радостью бытия. Отличие такого опыта от опыта чувственности заключается только в том, что все эти процессы ограничены внутренней сферой сознания, без вмешательства реальных и преднамеренных телесных действий (по крайней мере, это вмешательство сводится к минимуму, даже при упражнениях индусов, где применяются особые преднамеренные дыхательные эффекты). В этой области, которая на первый взгляд вообще-то имеет мало отношения к эротике, вступают в игру прежде всего именно мысль и её решения, пусть даже негативные - ибо мысль здесь сама стремится к уничтожению своих модальностей. Хотя формой мистического излияния и является любовь к конкретному существу - любовь к Христу в Европе, а, скажем, в Индии к Кали... в общем, так или иначе к Богу, - но это всё-таки мысленное существо (сомнительно, чтобы такие вдохновенные люди, как Христос, становились при жизни предметом мистической медитации в полном смысле этого слова).
Как бы то ни было, близость между двумя областями очевидна: хотя мистицизм стремится превзойти любовь к конкретному существу, его путь часто проходил именно через такую любовь; для аскетов это одновременно удобный приём и возможность перевести дух для нового порыва. Да и как поразиться некоторым происшествиям, случающимся во время мистических упражнений (по крайней мере в самом их начале)? Как уже сказано, нередко бывает, что идущие по мистическим путям "испускают плотские жидкости, пятная себя", как это формулировал святой Бонавентура. Цитируя святого Бонавентуру, о. Луи Бернар пишет: "Речь идёт о том, что (мистики) считают внешним по отношению к их опыту". Не хочу сказать, что они не правы; но подобные происшествия всё же показывают, что, по крайней мере, в основе своей системы чувственности и мистицизма не различаются между собой. Из данных рассуждений явствует, что поскольку намерения и ключевые образы в обеих областях аналогичны, то всегда может случиться, что мистическое движение мысли невольно вызывает точно такой же рефлекс, какой возникает при виде эротического образа. А тогда должно быть верно и обратное: и впрямь, тантрические упражнения индусов основываются на возможности вызвать мистический кризис с помощью сексуального возбуждения. Нужно лишь подобрать подходящую партнёршу, молодую, красивую и высокодуховную, и, всё время сдерживая окончательный спазм, переходить от плотских объятий к духовному экстазу. Судя по отзывам тех, кто был знаком с практиковавшими подобные вещи, нет причин полагать, что их опыты не могут быть честными, без всяких отклонений. Отклонение, конечно, всегда возможно, но всё же случается редко, и было бы несправедливо отрицать возможность достигнуть подобным методом состояния чистого самозабвения. Таким образом, всегда возможно сообщение между чувственностью и мистицизмом, которые подчиняются похожим принципам*.
*) Но в других областях человеческих возможностей происходит иначе. При философских или математических исследованиях или даже при поэтическом творчестве никакого сексуального возбуждения нет. Оно, пожалуй, бывает возможно разве что в бою или же при преступлении - краже, грабеже. Сексуальное возбуждение и экстаз всегда связаны с движением трансгрессии.
Воздержание и условие момента безусловности
Однако такое сообщение не всегда желаемо. Спазмы монаха не соответствуют его намерению. Сомнительно, чтобы систематическая подмена чувственности духовностью годилась для достижения отдалённых сфер возможного, открытых для совершенно безусловного духовного опыта. Но бесспорно, что подобная попытка обладает решающим значением на вершине человеческих исканий. Она свободна от забот об определённом случае, зависящем от сложных материальных условий и тягостно усложняющем эротическую жизнь (таково наименее спорное из возможных оправданий монашеского воздержания). С другой стороны, опыт мистиков происходит (или, по крайней мере, может происходить) на том же самом поле, где совершает свои высшие усилия ум, воодушевлённый жаждой познания; в этом плане нельзя игнорировать тот факт, что своим сущностным порывом к смерти мистический опыт вступает в дело в миг развязки, то есть наибольшего напряжения.
Чтобы определить, какой интерес может представлять опыт мистиков, следует подчеркнуть, что он полностью отрывается от любых материальных условий. Тем самым он соответствует вообще свойственному человеческой жизни стремлению не зависеть от любых данностей, которых она не выбирала и которые были ей навязаны. Речь идёт о достижении состояния, которое можно было бы назвать суверенным. Эротический опыт подчиняется, по крайней мере внешне, реальному событию, а мистический опыт освобождает от него.
В мистической области мы достигаем полной суверенности, особенно в тех состояниях, которые богословие называет теопатическими. Подобные состояния, представленные не только в христианских формах, совершенно отличны не только от эротических, но и от тех мистических состояний, которые можно считать второстепенными: их отличает величайшее безразличие к происходящему вокруг. При теопатическом состоянии больше нет желания, человек становится пассивным, всё происходящее с ним он переносит как бы без движения. В застывшем блаженстве подобного состояния, в совершенной прозрачности всех вещей и всего мироздания исчезли и надежда, и страх. Становясь равным ничто (христиане говорят - равным Богу), предмет созерцания ещё и кажется равным созерцающему его субъекту. Ни в чём больше нет различия; невозможно определить дистанцию, потерявшись в неразличимо-безграничном присутствии универсума и себя самого, субъект более не принадлежит ощутимому ходу времени. Его всецело поглощает момент, ставший вечностью. Кажется, будто его привязанность к будущему или к прошлому прекратилась, будто он раз и навсегда попал внутрь момента, а этот момент сам по себе есть вечность.
Исходя из этого соображения, отношение между чувственностью и мистическим опытом оказывается отношением между неловкой попыткой и свершением; то, что в конечном счёте было лишь заблуждением, следует забыть ради такого пути, на котором дух достигает суверенности. И всё же мне кажется спорной идея предавать забвению чувственность во имя мистического состояния.
Батай. ЭРОТИКА